Фриги расчесала в кровь своего ежа, глядя на фото страдающего ожирением Окрокова.
— Эх, Женька, жаль что ты полюбил молодую красотку Богему, а не моего вонючего ежа. А ведь мой ёж то ого-го. Опытный. Он ещё во вторую мировую сожрал спермы ни у одной роты солдат.
Эх, помню ебут меня два казака: один в жопу, другой в ежа. А я смотрю на звёздное небо и пою гимн СССР. Ёж пердит, но удар держит, а вот жопа совсем прохудилась.
Хуёк казака там как карандаш в стакане ать-два. Я казачку то говорю, ты мол в ежа то сунь вместе с боевым товарищем.
Ёж чай всё поплотнее держит члены то. А то жопа моя совсем не держит ни говно, ни хуй. Вот с тех пор ёж мой бывалый по двое гостей всегда принимал за раз да добавки просил. А жопа всё…прохудилась совсем. Бывало руками кал на ходу ловила.
Я его рукой, и за ограду собаке, мол она наложила калач. Хозяин придет, глядит опять тузик наложил кучу.
Орет на него:
— Тузик, что ты ешь?! Ну такая вонь, ну невозможно. Когда говно как говно, а когда просто невыносимая вонь.
— Вот когда невыносимая была, то это мое говно было. Ну, ладно, пойдет бабка поспит. Все равно никто не ебет ежа бабкиного…
Фригида пошла спать и поскользнулась на своем говне в прихожей. Разбила старым еблом такое же старинное зеркало.
— Да и заебись, что разбила. Один хуй такое ебло, что глаза б мои его не видели…
…Года. Старость. Тревога. Голодный ёж. Тяжело в груди. Больно. И воняет говном…